Эту сказку я написал трижды, да. Не то, чтобы я большой любитель переписывать( скорее, наоборот) но так уж вышло. Первый раз я удалил написанное сам — скучно вышло. Второй раз ее у меня съел жж-шный редактор. И я так разозлился, что написал ее в третий раз и выставляю сюда чтобы было.
Сказка вышла, прямо скажем, не очень поэтому — под кат, чтобы не заставлять вас зевать читаючи — вы ведь здесь не для этого, правда?
Сверчок Свистоплюев изливал свою душу. Ну, свистел он. Художественно. Ну, как умел. Надувая щеки и кривляясь несусветно от невозможности в полной мере выразить чувства в свисте, пусть и художественном. Трели выводимые Свистоплюевым забирались на немыслимую высоту, едва не задевая лампочку Жужу, укрывавшуюся от обстрела старым, пожелтевшим слегка, пластмассовым плафоном (Жужу всегда было стыдно за его затрапезный вид: "Еще подумают, что я плохая хозяйка!" негодовала Жужу, но вида, впрочем, не подавала — воспитание сказывалось) и оттуда с хохотом катились кубарем вниз, прямо на мирно дремавшего на старых, хорошо разношенных хозяйских тапках кота по имени Тридцать три обормота, в просторечии — Мотька.
Мотька стоически сносил валившиеся на него страдания Свистоплюева: раз хозяин все еще терпит(совершенно непонятно, кстати, почему) этот безобразие, значит у него есть план, а мешать хозяйским планам не входило в его намерения. По крайней мере, сегодня. Мотька тяжело вздохнул и подергал кончиком чудом уцелевшего во вчерашнем, совершенно случайном! происшествии хвоста — цел.
Лампочка Жужу взвизгнула не выдержав:
— Немедленно прекрати ко мне приставать, наглец! Я… Я пожалуюсь…. в комиссию по пожаловАниям! Мало того, что в последние дни у меня опять напряжение скачет как ненормальное, а уж пятна на солнце и искрение в распределительном щитке номер 7/11 почти свели меня с ума, так еще и этот мерзавец со своим харасcментом!
Лампочка Жужу была не простой лампочкой, а иностранной и поэтому знала много диковинных слов. Мотька считал, что слова она придумывала сама, чтобы блеснуть образованием. "Хренасьмент — выдумала то же" — хмыкнул он — "Хотя, это же Свистоплюев. Может его и правда так следует называют?" И не открывая глаз проворчал:
—Эй! Как тебя там — Хренасьев, что ли? Прекращай засорять окружающую меня среду! Тем более, что все, то есть, я — против!
Свистоплюев оторвавшись от своего занятия посмотрел с недоумением на Мотьку:
—Ты это с кем сейчас разговаривал?
—С тобой, Петр Ильич, — устало ответил Мотька, — с кем же еще. Не с Жужей же: она же так надрывается, что и не слышит никого, кроме себя. Вот до чего ты довел нашу иностранку, мерзавец.
—А она и правда, что ли, иностранка, — проявил вдруг интерес Свистоплюев, но тут же снова загрустил — А-а, какая мне разница: она все равно не отвечает…
—Как это не отвечает? — Изумился Мотька, — вон визжит как — бензопиле на зависть, того и гляди из цоколя своего вывалится.
—Что? Да нет! Это не она! То есть, я о другой. Та, другая, не отвечает.
—Простое дело, это ты ее свистом своим мерзким довел, — деловито сказал Мотька, — уж ты поверь мне.
И полез на стол проверить не оставил ли ему хозяин чего-нибудь вкусненького. Не обнаружив ничего стоящего внимания, добавил назидательно:
—Даму сердца охмурять надобно, а не освистывать. Так все дамы разбегутся.
—А, как, это — охмурять? — заинтересовался Свистоплюев
—Ты его больше слушай, — не выдержала Жужу, уязвленная тем, что страдания Свистоплюева предназначались не ей. — Он у нас большой теоретик. Его самого, небось, на улицу не выпускают, а все туда же — специалист по охмурениям.
—А ты молчи там! Твое дело светить, когда попросят, а не жужжать. До жужжишся вот — заменят, на кого-нибудь не столь болтливого!
—Хам! — взвизгнула Жужу, — Да как ты смеешь! Я еще сто лет проработаю! В отличии от тебя, шерстяной мешок! Небось, тебя-то никто не попросит посветить в темноте. На тебя только наступить в темноте можно, как вчера Хозяин поступил и правильно сделал!
—А ты! А ты! — завелся не на шутку Мотька, — А зато без тебя обошлись! Хозяин сам сказал, что с моей помощью искры из глаз добыл и все ему стало видно, вот!
Все замолчали, пытаясь представить откуда Хозяин добыл искры, а Свистоплюев сказал:
—Муза…
—Какая еще муза? — удивилась Жужу, — здесь нет никаких муз и никогда и не было.
—Была, — скорбно сказал Свистоплюев, — я ее слышал. Я немного запомнил, но то, что запомнил — чудесно. Это было ранним утром. За окном было совсем темно. Было так тихо, что я слышал, о чем разговаривали между собой листья на дереве во дворе. Даже свет Жужу и тот не мешал мне думать. И тут я услышал пение. Тихое, едва слышное. Оно доносились откуда-то с небес. Я сначала не обратил на него никакого внимания. Мелодия была очень простой — всего несколько нот. Я думал, думал и вдруг понял, что единственно о чем я могу думать, это — а какая она? Ну, та, что поет .Её песня завораживала меня и я готов был следовать за ней всюду, лишь бы не потерять возможность слушать её еще и еще… Я понял, что я кажется знаю как, что нужно изменить в моих песнях, чтобы она, согласилась встретиться со мной и мы вместе… Нет, не то, чтобы то, что я делал раньше было полный ерундой, но по сравнению с тем, что она, да — ерунда, хотя и не полная, но….
И Свистоплюев снова замолчал запутавшись в объяснених.
—Ты бы напел, что ли, —
Сказал Мотька, устраиваясь поудобнее на широком подоконнике возле горшка со старой геранью. Герань по древности своей была глуха как пень и все время дремала, иногда всхрапывая во сне так, что Трешка безбоязненно устроил в её горшке схорон для особо дорогих его сердцу приобретений, которыми он не желал делиться с кем попало — вроде украденного им вчера прямо из под носа хозяина куска вареной колбасы.
—Я… я попробую, — Согласился после недолгих раздумий Свистоплюев и затянул фальцетом заунывную мелодию.
—Ой! — вдруг пискнула Жужу, — это что же выходит…
И замолчала.
—Что — выходит? — поинтересовался Мотька.
—Ничего, — отрезала Жужу, — все уже вышло давно!
И покраснела.
Это было когда у нее в первый раз разыгрались контакты, да напряжение принялось скакать как сумасшедшее. Она была в таком расстройстве, что хотела уже было положит всему конец — бац! и все. Но духу не хватило, и все, что она смогла себе позволить — поплакать потихоньку, пока, как она считала, ее никто не видит.
Потом еще много раз бывали и пляски напряжения и дребезг контактов и она попривыкла к ним, как к неизбежному злу. И вот оказывается…. Как же сказать Свистоплюеву, что она когда-то давно была знакома с его музой.
—Кхм, кхм — откашлялась Жужу, — а может я с тобой спою? Я и мелодию запомнила.
И не дожидаясь согласия Свистоплюева затянула сварливую песню без слов, отдаленно напоминавшую оригинал. Пропев пару тактов Жужу снова закашлялась и покраснев пуще прежнего, замолчала.
—Похоже, да, — не глядя на Жужу согласился Свистоплюев.
—Хозяин идет! — с облегчением выкрикнул из-за герани Мотька, — С авоськой. Наверно рыбы купил.
***
Хозяин читал книгу прислонив ее к хлебной корзинке и пил чай с бубликом, который макал не глядя в розетку с вареньем. Мотька, вооружившись тетрадкой разлинованной в косую линейку, фиксировал летные планы воробьев, живших на дереве во дворе. Он заносил прилет и улет каждого воробья, отмечая точное время, поглядывая на старые часы висевшие на стене.
—Давно надо было заменить и лампочку и плафон, — сказал Хозяин оторвавшись от книги, — правда Мотя?
Мотька лишь отмахнулся кончиком хвоста — ему было некогда.
—Правильно, давно пора было! — поддержал Хозяина Свистоплюев, коротавший, как обычно время в домике кукушки в часах, пока та отсыпалась между сменами. — А то от той иностранки, кроме вечного брюзжания ничего и не было.
Добавить комментарий