Старый медный таз, свидетель пятисот тридцати шести литров малинового варенья и, как он утверждает — битвы при Ватерлоо, когда он, якобы, служил у одного кирасира то ли шлемом, то ли щитом(он все время путается) висит на стене, рядом с чучелом Феди.
Федя, это медведь. В смысле, когда-то он был медведь, бурый, кажется, а сейчас он у нас в Лавке служит. И пока нет посетителей ругается с Медным тазом — великим спорщиком и задавакой.
Я сижу за столиком у низкого окна, выходящего в проулок. Пыльного, не могу отрицать. Я успокаиваю себя тем, что это часть образа нашей лавки — феньшуй такой, как говорит милая китаянка, живущая возле ручья на старинной китайской чашке, но, если честно, все намного проще. Бродячие мойщики окон к нам в переулок забредают редко, а паршивец Ветер — постоянный гость. Я уже с ним несколько раз говорил по душам, а он только смеется, — Работа такая, — говорит, и выпив две, а то и три чашки свежезаваренного чая — удирает, крикнув через плечо, — Я по делам! Скоро верну-усь!
Как будто я не знаю, какие у него, бездельника, дела. Второго дня, Посетительница приходила, шляпку искала. Мол, проказники сорвали, когда она с моста собиралась… Тут посетительница смешалась и отставив чашку, спросила, отчего-то шепотом:
— А он…. настоящий?
— Кто, Федя? — Удивился я, — Конечно. Он мой друг.
Федя приветливо кивнул головой, хотя он обычно так и не делает— марку держит. Мол, чучело и все тут.
— А можно его погладить?
— Уж лучше медный таз, — Ворчит в пол голоса Самовар. На удивление молчаливая сегодня тряпичная баба взирающая на происходящее вокруг с явным не одобрением с высоты заварника, хмыкает:
— И то правда, иди знай, что в этом чучеле завелось, за последние триста лет. Рук потом от блох не отмыть. Моль и та не залетает!
— Я тебе не таз! — Не выдерживает Медный таз, — Я боевое снаряжение! Меня в трех местах ранили, впервые, при Фермопилах еще! И каждый раз — смертельно….
— Варенье в тебе не держится, вот и вся твоя болезнь, — С удовольствием присоединилась к светской беседе Цапля Люська, жившая на кувшине с небольшой трещиной на горлышке и отломанной ручкой. Кувшин стоял так, чтобы этого маленького дефекта не было видно, но Люська при этом, торчала все время на виду и не упускала случая влезть в добрую свару.
Таз оскорбленно замолчал, прошептав трагическим тоном провинциального актера без ангажемента(Интересно, где он этого набрался? Неужели в мое отсутствие к нам забредал режиссер Пузленький? ) едва слышно,
— Нигде нет спасения от клеветников и завистников…
— Ну, мы это… пошутили, — Вздохнул Федя, — не дуйся, ладно?
— Я пойду, пожалуй, — сказала Посетительница, — меня уже ждут, наверно. Дядя волнуется…
Все замолчали. Солнце махнуло, сидя на горизонте, смородиновой настойки налитой мною и поставив рюмку на поднос, который подал ему Федя, засобиралось на боковую.
— Вы… А Вы знаете, вы заходите к нам еще, — Сказал я и улыбнулся. Как смог. Судя по лицу Посетительницы, вышло неважнецки. — У нас много историй тут живет. Интересных. И… и не все они ругаются, — Заторопился я, — не пожалеете… Давайте я вас провожу — у нас переулок темный.
Я снял со стены фонарь, зажег фитиль и распахнул дверь.
Она уходила по вечерней улице ведущей к порту. С кружевным платочком в руке. Заходящее Солнце помахало мне — Пока! Красные отблески запутались в ее волосах и брызнули в разные стороны.
Вечер.
Добавить комментарий