Доктор

…снова посигналил дальним светом. Придурок, хмыкнул я,  будто у меня есть куда свернуть, пропуская его, такого, всего из себя,  спешащего. Наверняка, по страшно неотложным делам. И я, даже знаю, какие они. Его дела.

Правый ряд — сплошной поток, не втиснуться, даже если захотеть. А у меня, к тому же, желание никакого и не нет. Я спокойно шел на положенных восьмидесяти километрах в час  и не думал ничего ему уступать.  Пегий пес, с вечной пропалиной на правом боку, преспокойно дрых на соседнем сидении — его время еще не пришло.

— Во,— обрадовался я, —  теперь он еще и  бибикать надумал. Давно, давно пора.  От графика отстаем уже!

В соседнем ряду какой-то сердобольный притормозил,  приглашая  — да пропусти ты его уже, сколько можно?

А и правда, сверил я антикварные наручные часы  “Сейка”, исправно служившие мне уже черт знает сколько, с часами на приборной доске. “Сейка” показывала “ПОРА” на своем жидкокристаллическом циферблате(умение, украденное в каком-то древнем мультике). Приборная доска возражала — еще пять минут.

—  Дадим ему фору, —  сказал я всем часам сразу, и “Сейка” обиженно надулась. А пес вздернулся было, но увидев, что  мы никуда не торопимся, вздохнул и снова задремал, звучно пукнув во сне. И тут же отчаянно завилял, не открывая глаз,  обрубком, пышного, когда-то, хвоста.

Я приоткрыл окно и беззлобно выругался,

—  Вот же паршивец! Ну, хоть бы раз не испортил воздух.  —  Запах серы выветрился за пару минут.  Я,  выставив поднятую руку в окно — мол, сигналы не работают, делаю  правый поворот, влился в правый ряд.

Мимо меня пронесся давешний нахал и упылил вдаль. Ну, это такое выражение.  На самом деле, уехал он не так уж и далеко, пытаясь пробиться сквозь черду других,  не менее упертых, водителей, желавших двигаться именно по левой полосе и именно со скоростью восемьдесят и ни одним сантиметром быстрее, километров в час.

—   Интересно, далеко ли он так уедет? — спросил я у собаки, но та демонстративно  не обращала на меня внимания, так, что мне ничего не оставалось иного, как, пожав плечами, пялиться на привычную, известную до каждого камешка на обочине,  дорогу.

Дорога, как и всегда,  в этом месте,  разошлась на четыре полосы и движение стало свободным, так, что через пять минут я остался на трассе один в пределах видимости, и вздохнул — похоже, теперь и правда — пора.

Пес одобрительно тявкнул.  Сна у подлого животного ни в одном глазу.  Меня всегда поражала такая его способность. Он может спать сутками напролет, но в нужный момент  в мгновение ока становится бодр, весел и сосредоточен. Мне бы так.

Пес с недоумением смотрит на меня и  я торопливо притапливаю педаль газа. Старенькая Акура, одобрительно рявкнув, набирает скорость так, что уже через пару минут вижу того самого балбеса, тилипающегося зигзагами впереди.

— Ваш выход, сэр! — возвещаю я голосом Бэрримора, но мои потуги быть ироничным пропадают втуне — пса в машине уже нет.

Машина вихлявшая впереди, отчаянно отвизжав тормозами,  кувыркается в полной тишине, а перед ней , пересекая, как ни в чем не бывало, шоссе,  бредет понурый пегий пес с обрывком  веревки на шее.

Вот же мерзавец! Восхищаюсь я в очередной раз, иди поищи, кто еще сможет так на жалость надавить, что человек собственноручно на своей жизни поставит крест? Из-за какого-то паршивого пса. Машина кувыркается и сшибает собаку с дороги, как кеглю  удачным броском шара. Это, увы, неизбежно — такова плата за артистизм.  Будет чуть дальше — никто не поверит, ближе — снесут, не успев понять, на что это за кочке подскочила машина.

Останавливаюсь на обочине.  Машина внизу, в глубоком кювете. Пес, точнее, его тушка с тлеющим боком, на обочине. Если он думает, что я буду его тушить — зря.  Спускаюсь вниз.  Из под перевернутой машины стон.

— Эй, помо… гите…

Обойдя машину вижу, что, как и ожидалось, никакая помощь уже ни к чему.  Он вылетел из машины сквозь стекло, и был придавлен кувыркающейся Хондой, с ободранным шильдиком и помятым правым задним крылом, так, что  видны только правый бок и голова, перемазанная кровью, обильно льющейся из раны на лбу.

— Помоги…  — Бормочет он, увидев меня, и пускает розовый пузырь изо рта.

Не жилец, констатирую я. Без особой, впрочем, жалости. Остро пахнет алкоголем и свежей кровью. На левой щеке виднеется пятно сажи в виде иберийского полуострова.

— Ты же можешь все…

— Конечно могу, но вряд ли стану. По крайней мере, я думаю, это  было бы неразумным в данной ситуации.

— Но, почему? — шелестит он, — что я тебе такого сделал?  Обогнал? Так ты и сам сколько раз обгонял меня, и что?

Я вожу подобранной щепкой, явно от столбика снесенного им,   по песку  рядом с его щекой,  пропитанному кровью. Рисую спираль, так и не решив, чтобы такого написать.

— Позвать на помощь?  — Спрашиваю лениво,  — скорую,  там,  вызвать? А, впрочем, сто раз вызывал и что?

— Я думал… — булькают слова,  — я думал, ты справедлив…. Хотя бы и  в своей мерзости. — срывается он.

— Врут, — говорю равнодушно, — справедливость, — лишь мера милосердия, а мне оно не ведомо.

— Врут… — Булькнул он в последний раз и затих, прошелестев на прощание, — мы еще встре…

— Да, конечно, — вздыхаю  с сожалением, — и еще не раз…

Подобрав фляжку, в блестящем боку которой мелькнуло пятнышко сажи в виде Пиренейского полуострова на левой щеке, выбираюсь из кювета.  Сидящий на обочине пес,  зевая с укоризной,  смотрит на меня — мог бы и  затушить, ничего бы с тобой не сталось, а у него опять пол бока выгорело…

Не обращая внимание на олуха, смотрюсь в полированный бок фляжки. И правда, не показалось — на щеке пятно в виде Пиренеев. Даже Мадрид можно рассмотреть, приглядевшись. Вытаскиваю из кармана носовой платок и начинаю стирать пятно, начиная с Эскуриала и по спирали до последней капли черноты.  Торквемада, мелькает в голове и я, встряхнув платок, немного помешкав, швыряю его в кювет.

Вытащив из кармана пиджака потрепанный блокнотик с космонавтом Ю. Гагариным на полустершейся от времени обложкой,  открываю его со вздохом сожаления. Дело, кажется и сделано, но…  Примерившись вычеркнуть очередной пункт, задумываюсь ненадолго и,  вздохнув, с сожалением, вместо этого ставлю   возле пункта галочку. Еще одну. В бесконечной их череде. И, открутив крышку и хлебнув глоток маслянистой на вкус жидкости, двигаюсь дальше по обочине, в сторону оставленного мною раздолбанного, красного “Жука” с ободранным шильдиком. Вмятина, что  в правом заднем крыле, появится немного  позже.

Ветер, скучавший в ожидании завершения наскучившей сцены, обрадовался и подхватив грязный платок повесил его на обломок антенны раскуроченного авто, валявшегося  в кювете.  Попытался расправить его, но безуспешно — грязная тряпка и есть грязная тряпка. Разве что, за белый флаг, выкинутый оставшимися в живых защитниками осажденной крепости, может сойти. Да и то — вряд ли. Заслышав далекие сирены кареты скорой помощи, ветер вздохнул и пропев: “Доктор едет, едет….” сорвал тряпицу и зашвырнул ее в поле — время для капитуляции еще не пришло.