Тридцать три несчастья, а не поездка. Фунтик, зараза такая, свернула налево там, где нужно было провернуть направо и вот вам.
Собеседник затушил сигарету и принялся вылавливать из пачки новую. Почему-то ему хотелось вытащить именно ту, что не давалась его скрюченным пальцам.
— Вот же зараза, — проворчал он с нескрываемым одобрением, — сопротивляется. Раньше бы я ее выбил на раз, но сейчас… — Он продемонстрировал руки.
Сигарета поддалась и он с видимым удовольствием закурил, отломив и выбросив треть сигареты. Заметив мой недоуменный взгляд, пояснил:
— Бросаю. Врачиха, зараза, сказала — вредно для здоровья. Теперь все вдруг вредно для здоровья. Особенно жизнь.
Он поерзал, удобнее устраиваясь на стуле. К чашке с кофе он так и не притронулся. Моя же давно опустела и я махнул рукой скучавшей за стойкой официантке — еще. Она с невыразимо скучным видом принесла кофейник. Собеседник проводил ее взглядом.
— Симпатичная. Напоминает чем-то актриску, как ее? Забыл. Зато вспомнил еще одну — она у другана моего жила. Приехала поступать в сельхозтехникум и провалила экзамены. Не знаю, что там можно провалить — но эта смогла, так вот она тоже была как две капли та актриса. Не эта, а та. Но неважно, давно это было. Друг—то мой, такой у него конек был, за девками сильно старше себя приударял, так что она у него и заселилась. Типа, ты ветеринар и я им обязательно буду. У нее дефект был. Она пару-тройку букв не выговаривала. Вместо них шипела, что твоя змея. Может поэтому и не сдала экзамены? Порой понять ее было сложно. Но не важно. Она ему все время в рот заглядывала. Ну, как собачка за ним ходила, в смысле. В то время я как раз женат был, а жена, огорчившись моими выкрутасами, к родителям уехала. Сказала — ненадолго.
Тут он вновь принялся выуживать очередную сигарету, через дырочку в пачке. Прогрыз он ее, что ли? Мелькнуло у меня в голове, с этого станется.
— Я тебя еще не заговорил?
Я мотнул головой, да продолжай ты, хоть какое-то развлечение, пока за нами не приедут.
— Ну вот, я тогда у другана и зависал — все веселей. К нему много народу приходило. Да и открыто было всегда — пришел и можешь делать, что в голову взбредет. Ну, это если тебя его собаки не порвут. Они у него в доме за хозяина были. Не может же дом без хозяина, вот они и взвалили все на себя. С него-то хозяин совсем никакой. Лето. Та девка, кстати, освоившись, все больше по городу рассекала — сказала, работу себе присматривает. Что она там присматривала — не знаю, но я ее почти и не видел.
Он попытался загасить сигарету в пепельнице, но там уже не было места и он бросил окурок в холодный кофе. Официантка фыркнула, как лошадь, и принесла новую пепельницу, забрав полную и чашку с плавающим в нем окурком. Следит за нами. Молодец, хотя могла бы и еще кофе принести. Официантка снова уткнулась во вчерашнюю газету.
— Ну и все больше собачники, конечно. — продолжил он, пыхнув очередной сигареткой. — у них там гнездо было, как медом намазано. Две девчушки повадились из многоэтажек неподалеку. Говорил — каких-то местных шишек дочери. Одной с виду лет двенадцати, другая — пятнадцати, если не присматриваться. У той что помельче — овчарка. Немка. У той что постарше — ротвейлер. Милые такие. Собачки, разумеется, хозяйки-то — просто сучки. Ох и натерпелся я тогда. Они же мимо пройти не могли не облаяв по дороге. Просто так, для развлечения. Младшая, если бы не материлась как сапожник и вовсе могла бы за пацана сойти: плоская, короткостриженая и вечно в штанах да футболке. Та, что постарше — оглобля с меня ростом, видно что расплывется в недалеком будущем, но пока все еще крепко сбита. И тоже — вечная трикуха. Униформа у них такая была, что ли?
Он замолчал, глядя мне за спину, так, что ужасно захотелось повернуться и проверить — что там такое. Но я точно знал, что кроме пустой проселочной дороги и мелкого, нудного дождя там ничего нет. А еще я знал его. Слишком хорошо. Я отхлебнул остывший кофе и скривился — какая гадость! Официантка демонстративно зевнула и швырнула на столик листочек меню.
— Я тут есть не буду, — заявил собеседник, вздохнув, — вдруг что-нибудь несвежее и неполезное для моего здоровья?
— У нас все свежее, — меланхолично откликнулась она, — особенно, для таких как ты. Еще кофе, служивый? — Обратилась она ко мне, и я кивнул — неси.
— Мне тоже. — сказал он, и хихикнул, — на кого же ты все-таки похожа, а?
— На маму, — обронила та и ушла. Судя по всему — надолго.
— Так вот, — продолжил он, — лежу я как-то на полу в маленькой комнате и читаю книжку. У него там и диван стоял, но от него так несло псиной, что на полу на коврике было намного лучше. Расслабон полный. У меня — только что распечатанная пачка сигарет, большая редкость по летнему времени; пепельница — миска, украденная у хозяйской псины; трехлитровая банка свежезаваренного чая. Кипятильник из двух половинок лезвия — я как раз починил и испробовал. Книжка рассказов без обложки и первых страниц. Что-то там заполярное и летчистское одновременно, и упоительно летний день. Солнце и все такое прочее за окном. А тут…
Я наливал из банки в относительно чистую по местным меркам пиалу, и прихлебывал чай. Сигарета бесцельно тлела в собачьей миске, а я, не глядя, нащупывал за спиной, на блюдце, очередной пряник — продукция завода, где мой ветреный друг служил истопником в кочегарке: ветеринарские вольные хлеба его прокормить были явно не в состоянии. Откусывал от пряника, прихлёбывал чаек и читал о зимней стуже где-то на краю света. Рассказ был, как мужики, добравшись на авиационном складе до бочки с гидрашкой, отрядили добровольца. Доброволец, попрощавшись со всеми, тяпнул спиртика из мензурки и стал ждать смерти, а его подельщики в это время же названивали местному эскулапу, мол, дружок хватанул, не разобрав, отраву, что делать-то, мы в панике?! Эскулап, само собой, тоже нетрезвый, да еще и заполночь, пробурчал в трубку, — пусть утром опохмелится. Мне вот что непонятно: про то, что гидрашку пить, пусть и с последствиями, можно — у нас все знали с детского сада, а вот те суровые мужики в заполярье не знали? Бред какой-то. Но рассказано было нескучно, и я смирившись, полез за очередным пряником.
То, что оказалось у меня под рукой — за пряник никак сойти не могло. Что-то в высшей степени шелковистое и рельефное. Я проверил, скосив глаза, точно — не пряник. У меня за спиной примостилась деваха. Та, что постарше. Я руку-то сразу отдернул. От греха подальше. Даже в те времена, это была гарантированная командировка в места не столь отдаленные. А уж что на хате делают с любителями малолеток и думать-то страшно. Девица лежит, в потолок уставилась и не шевелится. Глаза только пучит. Я книжку в сторону, чаю громко отхлебнул и спрашиваю:
— Годков-то тебе… сколько?
— Шестнадцать. — Врет соплячка, не краснея.
— Когда будет?
— Было уже.— фыркает. — Это… Недавно… — Нехотя выдавливает она. — в дев… десятый осенью.
Хмыкаю и чешу в затылке, а сам лихорадочно думаю, как бы мне эту помешанную поудобней сплавить. В голову ничего не приходит, кроме навязчивой фразы: “Скучно? Глупости даже со скуки делать не надо”
— Скучно?
Она отчаянно кивает головой.
— Глупости даже со скуки делать не стоит, — настоятельно говорю я. — Даже летом.
Девица идет бордовыми пятнами. Как раз в тон трусам. Атласным. Жена на такие заглядывалась. А я, вздохнув кое-как, уставился в книжку, хотя прочесть не был в состоянии ни слова.
— Моя подруга… — дышит мне в спину, — она… с ним… С ветеринаром, там, в спальне.
Картина “друган, ломающий целку малолетней ехидне” заиграла красками. Я, было, подскочил, но лишь сплюнул в открытое окно, к неудовольствию ротвейлера, дремавшего возле забора, и лег обратно. Девка, обрадовавшись, протянула было руку, но я ей велел убираться к всем чертям собачьим.
— Мне только на зону не хватало по такому дивному поводу прогуляться, — рыкнул я, — Да и жена страшно обрадуется подарку.
И девица, натурально захлюпав носом, встала и ушла, подтянув сползшие до колен штаны.
Что там было с мелкой — не знаю. Ветеринар, против обыкновения, особо не распространялся о своей победе. Он лишь поинтересовался, наливая себе остывший уже чай:
— Ну, как прошло?
— Ты что — идиот? — Только и спросил я.
— Созрели, девки-то, — философски заметил он, — им теперь целки общаться мешают. Не мы, так кто-нибудь другой подсуетится.
Тонкий знаток женской психологии. Я вспомнил ту, в красных трусах. У мамаши, что ли, сперла?
Он снова замолчал и я был ему даже благодарен за это. В животе стало холодно.
Огонек сигареты, вспыхивая, освещал в полутьме, превратившей его лицо в неясное пятно, двухдневную пегую щетину и длинный, свернутый на бок нос. Официантка, очнувшись, включила свет, но он лишь сузил мир до размеров кафе. Хорошо, что не до размеров нашего столика, подумал я, оставаться наедине с этим типом мне не хотелось, хотя у меня и не было никакого выбора.
Он погасил сигарету и не потянулся за новой, удивив меня.
— Бросил. — пояснил он. — Теперь — окончательно.
Во тьме за окнами промелькнули огни. Неужели за нами? Какое облегчение. Еще немного и я прибил бы уже этого болтуна. Хотя, за меня это совсем уже скоро сделают другие.
— О! — Очнулась, дремавшая за соседним столиком, Фунтик, — Не прошло и три года, как нас отыскали!
И, вскочив, пошла на выход танцующей походкой. За ней потянулись и остальные, угрюмо громыхая снаряжением. Я проверил ножные кандалы собеседника и замкнул ручные.
— Вставай. — Скомандовал я и он вытянулся во все свои сто восемьдесят два сантиметра. Оранжевая роба висела на нем как на вешалке.
На столе — полупустая пачка сигарет с маленькой дырочкой на дне, через которую он выуживал свою добычу. Я взял зажигалку.
— Сувенир, — пояснил я. — В память о нашем приключении.
Еще раз проверив ручные кандалы, спросил:
— Горд собой, а? Небось, единственный в жизни благородный поступок.
— Так он их обеих и оходил. — Хмыкнул он и, погремев цепью, соединяющей ножные и ручные кандалы, засеменил к выходу.
— Что?
— Ну, друган мой. — проговорил он, вываливаясь в дождливый вечер. Глянув на меня с улыбкой, не сказал чтобы красившей его лицо, объяснил: — Я тогда в кожвендиспансере подрабатывал, санитаром. Неподалеку от дома, и смены удобные. Пошел мусор из отделения выносить — наткнулся в коридоре на другана.
— Шанкр, сука, вылез! — радостно сообщил он, ничуть не смущаясь. Да вобщем-то, и не припомню, когда он смущался бы. На чем его не поймай. — Вот, сдаваться пришел. Шепелявая, падла, наградила.
— Когда? — удивился я.
— Ну… было пару раз, черт его знает. Скучно же. Лето. Ты ее не трахал, случаем? — забеспокоился он, — Проверься на всякий пожарный.
А потом и те девицы, пожаловали. Правда, уже без собак. — Он посмотрел на овчарку, мокнущую у ног охранника слева от фургона, и улыбнулся. Она заворчала в ответ, обнажив клыки. — Хорошая собачка.
Еще раз хмыкнув, посмотрел вверх на ущербную Луну появившуюся в прорехе облаков. Дождь, было притихший, вновь припустил. Он фыркнул, отплевываясь от воды, и, склонив голову, принялся вскарабкиваться в распахнутую заднюю дверь фургона, грохоча цепями.
Я стоял и смотрел, запрокинув голову, на желтоватую Луну, пытаясь вспомнить — сколько дней до новолуния? Да так и не вспомнил.
— Эй, — окликнула она, закручивая крышку термоса, — ты чего замер? Помоги с сумкой.
Я открываю багажник и стою молча, поигрывая подобранным возле машины обрывком цепи.
— Откуда ты это взял? — Пыхтит она, пытаясь вытащить сумку в багажник, — Выкинь, зачем она тебе?
— Наверняка пригодится еще,— вздыхаю я. И, бросив цепь в багажник, отбираю у нее сумку. — Мало ли, гололед какой… Или собаку заведем. Ты как — насчет собаки?
Она выразительно смотрит на меня: собаки у нас после Джима — запретная тема, и спрашивает с легким вздохом:
— А зажигалка-то тебе зачем? Ты же давно бросил.
Пожав плечами, запихиваю в карман куртки, старенькую одноразовую зажигалку, с дырой в донышке, от врезанной в нее когда-то одним знакомым умельцем клапаном для заправки.
— Так, просто.
Отдав аварийщику, возившемуся с креплением машины, ключи и техпаспорт, подхватываю ее под локоть — осторожно, тут лужа.
Добавить комментарий