Не заласканный жизнью Викентий, жил на отшибе, в самолично выстроенной халабуде, обставленной со вкусом и с видом на скорую перспективу — огромную помойку по соседству. Родственников у Викентия не было. По крайней мере, именно так он отвечал на наглые расспросы соседей. Впрочем, соседи уже давно ему на глаза не попадались. То ли разбежались, то ли вымерли понемногу от непосильных хлопот и неинтересных Викентию горестей. Так что и спрашивать-то больше было некому.
Викентий не унывал. Никогда. Его глазки-бусинки поблескивали тускло и не могли усидеть на месте, шныряя по сторонам. Где-то что-то всегда происходило! А Викентию все вокруг было совсем не безразлично. Он торчал у низкого окна днями напролет, вглядываясь в вечный сумрак будней. Но, будучи домоседом заядлым без нужды никуда не выходил.
Когда на него накатывало, что бывало не часто, хлопотал по хозяйству. Переставлял стулья местами. Двигал стол к окну и обратно в зависимости от времени суток. Ходики, висевшие на стене у входа, обычно показывали утро. А когда ему это надоедало, он переводил стрелки на вечер. Кто же в своем уме любит утро? Тем более, все время. Надевал фрак и садился за стол, украсив подсвечником без свечи и треснутой тарелкой баварского фарфора. А днем, устав от других времен суток, он протирал окно рукавом ветхого пиджака. По праздникам же, наведя обычный марафет, стирал надпись на стене: «Осторожно З…». Без особого энтузиазма. Надпись, к его усилиям тоже была вполне равнодушна.
Кто такая «З» Викентий не знал, да это и не смущало его ничуть. Читать-то он умел не очень. Так, отдельные буквы. До «Зю-оборотная», включительно. Злые языки поговаривали, что и букв-то он не знал вовсе, на что Викентий пожимал плечами и нудил ехидно: «Мне, эта, чё? Да ни чё!». И подружке своей подмигивал.
Подружка же, едва одетая – вот у кого всегда утро! кокетливо подмигивала в ответ и, вытянувшись во фрунт, брала под козырек огромной фуражки с кокардой: привет, защитничек! Викентий не мог сдержать улыбку от уха до уха, глядя на нее. И улыбка, уйдя в отрыв, отплясывала на морде его потертой танец радости разнузданный. Поддразнивая и увлекая за собой глаза-бусинки и сотрясая подбородок с жидкой бороденкой с бантиком.
— Я тебя, эта, люблю, — сипло говорил Викентий, оглаживая все три тощие волосинки бороды, увязанные для пущей важности в косичку, украшенную бантиком, и проводил пальцем по щеке Подружки, оставляя все более заметные на ней следы. – как это… без… безразмерно!
— Фу! – Говорила Подружка, — что это такое, мистер!
— Да я, — Потупливал взор Викентий, — я, это, сейчас… У меня и помадки есть. Цветные, ога. Я на днях или раньше нашел целую коробку будучи в странствиях дальних. Неподалеку отсюда. Да.
— Так подкрасьте румяна мне, мистер!
— Сейчас, сейчас… — Бормотал он, растерянно шаря по карманам пиджака, — где же я… Не карманы – одни прорехи.
И тут же огорчался ужасно, вспомнив, что помадки то он уже того, схрумкал вчера. Хотя… А нет – позавчера. И ему становилось стыдно ужасно. Так что, если бы он мог покраснеть, он светился бы сейчас, ну прямо как свеча. Правда, свечу он тоже съел. Но краснеть старый крыс не умел и крикнув: «Сейчас! Я знаю, где еще!» — хватал шляпу с мятыми полями и истрепанной в труху лентой, вылетал в огромный мир третьего этажа. Нёсся мимо валявшейся на полу у самого входа в зал верхней одежды, головы. Голова, заломив берет кокетливо, смотрела на него строго, и Викентий, раскланиваясь со всей возможной учтивостью, обходил ее прижимаясь к стенке спиной. На всякий случай.
Слева, в отделе хозяйственных товаров было пустынно. Отдел разграбили еще в самом начале. Но Викентий знал, где лежала коробка с цветными помадками. Почти не тронутая. Схватив очередную упаковку, Викентий спешил к подружке — обещал же. Он нёсся обратно, нервно жуя на ходу свою добычу. Бывало и доносил одну-две помадки до дома.
Так было всегда, но сегодня… Сегодня коробка оказалась пуста. Как так? — Удивился Викентий, — всегда было, а сегодня уже нет? Он огляделся, но в зале никого не было. Одни пустые полки. И он. С изумленным, по мере возможности, видом. Посмотрев на себя в осколок зеркала, валявшегося на полу, Викентий вздохнул. Не очень получается. С такими-то данными большая сцена ему не светит. Но он же не на сцену, а за… Уй… Загорюнился Викентий. Как же так, он же обещал. Осмотревшись, Викентий вздохнул и побрел обратно в свою каморку.
Викентий мрачно смотрел на перемазанную подружку и вздыхал. Придумать он так ничего и не сподобился.
— Ты, эта, — сказал он громко, — ты чё такая чумаза та, а? Видать не приучили тебя, к этой, как ее, чисто… чистотелу. Да.
Подружка и правда была вся извазюкана его стараниями. Она все так же улыбалась, но Викентий уже не видел в этой улыбке весеннего солнца. И свежесть букетика ромашек в ее руке уже не радовала его совсем.
Викентий содрал лист с подружкой и расстелил его на столе.
— Вот, — сказал он, — я к тебе всем сердцем, можно сказать, душой на раскоря… Раздвинув? Распахнув, да!
Он скомкал в сердцах плакат, и задумчиво сожрал его. По щекам его лились крупные слезинки. Так ему было жалко себя. Просто не сказать. Да и слов он никаких придумать не мог.
Дожевав и утерев с третьего раза слезы, обратил он внимание, что на стене, под давешним плакатом с подружкой, висел новый, веселенький такой плакат с другой девушкой, вольготно развалившейся на пляжном шезлонге, с бокалом коктейля, украшенного маленьким зонтиком. Девушка смотрела на него прищурившись, — ты кто такой, а?
— О-о, – простонал Викентий робко, ощущая внезапную пустоту в животе, — боже, какая красотка…. Я буду… Я буду любить тебя вечно! – Воскликнул он и нежно провел по щеке красотки пальцем.
Добавить комментарий